Foto di Nicola Bertellotti

In memoria dei genitori

Prima mia madre, poi mio padre
Sono tornati nel Cinquantanove
E si sono ristabiliti nella casa,
In cui vivevamo un tempo.
Tutto è di nuovo al suo posto.
Come il fumo delle sigarette sulla specchiera,
Sono svaniti il torto
E la ragione, i dissapori, perfino
La mia giovinezza –
Di nuovo non conosciamo il futuro.
Da ora, famiglia estinta,
La tua vita è intoccabile.

Identificatisi finalmente
Con il mio amore infantile,
Prima mia madre, poi mio padre,
Vengono al mio capezzale
A congedarsi per la notte e corrono
Dalla mia cameretta nella stanza accanto,
Da dove giunge il vocio, il fumo conviviale,
Il tintinnio dei bicchieri e, naturalmente,
Le accese discussioni di Mjuda.
Nel Novanta non sono ancora alto
Abbastanza per porgere in fretta
La spalla sotto la bara di Mjuda.

Menti, memoria, menti serenamente:
Non ci sono testimoni, io sono l’ultimo.
Riduci il fragore della tormenta,
Perché il giovane libero pensatore
(Ragazzo curioso!) si entusiasmi
A sentire, attraverso la parete,
Come il padre intellettuale celebra
Il sistema multipartitico.

Sergej Gandlevskij

1983

(Traduzione di Paolo Galvagni)

da “La nuova poesia russa”, Crocetti Editore, 2003

∗∗∗

«С начала мать, отец потом»

Памяти родителей

С начала мать, отец потом
Вернулись в пятьдесят девятый
И заново вселились в дом,
В котором жили мы когда-то.
Все встало на свои места.
Как папиросный дым в трельяже,
Растаяли неправота,
Разлад, и правота, и даже
Такая молодость моя —
Мы будущего вновь не знаем.
Отныне, мертвая семья,
Твой быт и впрямь неприкасаем.

Они совпали наконец
С моею детскою любовью,
Сначала мать, потом отец,
Они подходят к изголовью
Проститься на ночь и спешат
Из детской в смежную, откуда
Шум голосов, застольный чад,
Звон рюмок, и, конечно, Мюда
О чем-то спорит горячо.
И я еще не вышел ростом,
Чтобы под Мюдин гроб плечо
Подставить наспех в девяностом.

Лги, память, безмятежно лги:
Нет очевидцев, я — последний.
Убавь звучание пурги,
Чтоб вольнодумец малолетний
Мог (любознательный юнец!)
С восторгом слышать через стену,
Как хвалит мыслящий отец
Многопартийную систему

Сергей Гандлевский

1983

da “Счастливая ошибка. Стихи и эссе о стихах”, Издательство АСТ, 2019

Foto di Josef Sudek

C’è nella vita vegetativa di un poeta
Un periodo malefico, nel quale
Egli fugge la luce del cielo
E teme il giudizio degli uomini.
E dal fondo di un pozzo cittadino
Spargendo il miglio ai colombi
Con un orribile giuramento promette
Di vendicarsi alla prima occasione, ma,

Grazie a Dio, sulla veranda della dacia,
Dove il gelsomino arriva alla mano,
Abbiamo imparato a volare
Dal violino furioso di Vivaldi –
Ecco, il vuoto sale in alto,
Dall’altezza del vuoto l’anima
Cade a terra e si sente raggelare,
Ma i fiori toccano il gomito…

Non conosciamo nulla per bene,
Siamo vigliacchi, beviamo vodka,
Spezziamo i fiammiferi per l’agitazione
E rompiamo le stoviglie per debolezza,
Ci impegniamo a dire la cruda verità
Senza lusinghe, a bruciapelo.
Ma i versi non sono strumento di vendetta,
Bensí la fonte di un onore argenteo.

Sergej Gandlevskij

1983

(Traduzione di Paolo Galvagni)

da “La nuova poesia russa”, Crocetti Editore, 2003

∗∗∗

«Есть в растительном жизни поэта»

Есть в растительном жизни поэта
Злополучный период, когда
Он дичится небесного света
И боится людского суда.
И со дна городского колодца,
Сизарям рассыпая пшено,
Он ужасною клятвой клянется
Расквитаться при случае, но,

Слава Богу, на дачной веранде,
Где жасмин до руки достает,
У припадочной скрипки Вивальди
Мы учились полету — и вот
Пустота высоту набирает,
И душа с высоты пустоты
Наземь падает и обмирает,
Но касаются локтя цветы…

Ничего-то мы толком не знаем,
Труса празднуем, горькую пьем,
От волнения спички ломаем
И посуду по слабости бьем,
Обязуемся ре зать без лести
Правду-матку как есть напрямик.
Но стихи не орудие мести,
А серебряной чести родник.

Сергей Гандлевский

1983

da “Счастливая ошибка. Стихи и эссе о стихах”, Издательство АСТ, 2019